Магия дружбы - Страница 81

– Деточка, а скажи-ка бабушке: это вот вправду маговские заклинания расписаны?

Умма подошла, посмотрела на исчерканный пергамент, помотала головой.

Бивилка убежала на рынок, а потом – в конюшню, проведать свою Пасочку. Оль отправился вместе с магичкой, прежде пересчитав монеты в кошеле. Хорошо б до возвращения друзей закончить с уборкой, хоть как-нибудь: планы «хорошенько вычистить каждый уголок» полетели известно куда.

– Тетенька ворожея, а правду говорят, что кроличья лапка помогает в любви? – жутко смущаясь, мямлила девушка лет пятнадцати.

– Впервые слышу, – честно отвечала Умма, остервенело скребя донышко казанка. – Попробуй эту ножку приготовить со сметаной и угости любимого.

Яниса ходила за девушкой по пятам, делилась новостями.

– Так Любиста ж и говорить: от в жисть того порося не взяла бы, кабы не невестка, ну а та крик подняла во всю горлянку. Сулили, мол, половину взяти и отдати половину, а теперь очи таращуть, как не бывало ничего.

– А вы говорили, писарь не нужен – ну, тот, что приехал на соседнюю улицу, – заметила Умма, составляя вымытые кружки на полку. – Вот если б они до покупки поросенка пошли к писарю, а тот бы уговор им составил – так не было бы потом никаких споров, кто что недослышал полгода назад.

– Ить ловко удумала! – Старуха покивала, сложила дрожащие руки на животе.

Перед ней на столике стояла чашка с мятным настоем и лежал бублик. Настой Яниса прихлебывала, про бублик за разговором забывала.

Умма составила на полки последние тарелки.

– А до жены звездолюбовой неведомо откель черный лекарь прибыл, – продолжала старуха. – Нетутошний, смурной, неговорливый. По ей одним глазом лишь шмыгнул, да все со звездолюбом шушкуется. Про что шушкуется?

– Лекарь? Смурной? – Умма склонила голову, о чем-то подумала и заторопилась. – Яниса, мне нужно сбегать к гласнику. Я быстренько, я скоренько, хорошо?

Девушка подхватила корытце с мыльной водой, потащила к дальней стене, бедром толкнула неприметную дверцу во дворик, но выйти ей не дали: через дверцу в кухню ворвалась толстая некрасивая женщина в застиранном бесформенном платье.

Оттолкнула магичку (вода из корытца плеснула частью во двор, частью на порог, а частью – на юбку гостье), смерчем ввинтилась в середину помещения и уперла руки в толстые бока.

– Начинается, – пробормотала магичка.

– Ты что себе удумала, а? – вопросила тетка и поперла на Умму. – Чего носом вертишь? Думаешь, управы нет на тебя, а? Так мы быстро найдем! Змеюка мелкая, ну! Что выделываться вздумала?

Умма попятилась, прикрываясь корытцем.

– Что мнишь о себе, девка бестолковая? – Женщина локтями задевала посуду на полках, а бедрами стукалась о мебель. – Сказано – делать! Так начинай делать и благодари, что тебе, а не другому, за то плочено будет!

– Да идите вы под хвост ко бдыщевой матери со своей потаскухой на пару! – Магичка грохнула корытце на стол.

– Ты чего это огрызаешься? – Соседка надулась индюшкой. – Как говоришь со мной, а?

– Как с хамкой! – Умма дернула плечом. Щеки у нее горели. – Убирайтесь из дома! Лекари, маги – оравы их в округе, идите донимать любого, а отсюда – вон!

– Так не берутся, – неожиданно мирно сказала тетка и ухнула увесистой тушей на лавку. – Ни лекари, ни маги. Одни говорят, противно Божине такое. Другие как-то делали, да неблагополучно, боятся теперь.

– Ничего, Арканат большой, – магичка отвернулась. – Кто-нибудь да возьмется. В деревнях и то находится, кому ненужный плод изгнать, а в столице и подавно отыщется.

– Роди́ла бы, – подала вдруг голос удивительно невозмутимая Яниса. – Глядишь – и дурнина б повывелась. Как берет баба на руки свово младенчика, да как починает баюкати – всяко горе забувается, всяка кручина отступает. Нет места блажи да дурости, токмо сердце от любови щемит. Роди́ла б твоя непутевая, а?

– Не было печали, еще одно позорище на семью наводить! – цокнула языком соседка и принялась обмахиваться повязанным поверх платья передником. – Не желает рожать, да и хвала Божине! И не надобно, и в мыслях не было неволить! Заставь – так и ей придет беда, и дитяти, ни один рад не будет! И не отменишь того! Никому то дитя не надобно!

Женщина уставилась на Умму.

– Не возьмусь, – дрогнувшим голосом повторила та. – Не хочу. Боюсь. Противно.

– Да что же ты… – по новой взвилась соседка.

– Отлупись от нее! – неожиданно рассердилась Яниса. – Сказала: не хочет! Ты дурна вовсе, чтоб на своем стояти? То ж ворожея! От не нравится ей твоя девка, от нет же ж у ее охоты чаровати – ты чего настырничаешь, а? Да мало чего она ж твоей дуре начарует от лютости! Не боязно?

– А ты ее не выгораживай, – рыкнула соседка, враскоряку поднялась с лавки и грузно потопала обратно к двери.

Свою решимость после слов старухи она вроде как растеряла, но запал продолжал бурлить, не находя выхода.

– Носишься над ней, как наседка. Свою дочку похоронила, так чужую взялась облизывать? Меньше б крылами хлопала, так девка б и выежкивалась реже. А то не договоришься с нею на ее ж работу, тьфу!

Легкая сосновая дверь хряснула за спиной незваной гостьи.

Умма задвинула корытце под лавку и принялась расставлять на полки посуду. Руки у нее подрагивали, щеки все еще горели.

Яниса придвинула к себе чашку и принялась за бублик. Куснула раз, другой. Посмотрела на магичку, которая обмахивала стол тряпицей, не поднимая глаз. Вздохнула и заговорила:

– Была у меня дочечка одна-единая. До сроку появилась, да жуть как тяжко далась. До того тяжко, что лекарь, едва ее принявши, молвил: бережите дочечку, потому как деток уж не случится у вас опосля ее. Ох мы ж и берегли! – Старуха помолчала. – А токмо всяка хворь до нее липла, ну словно репей! С первых дождей до последних снегов лекарю в доме хоч кровать стели, потому как не выходит отсель почитай. А он-то все приговаривает: шибко сильно бережете дочечку, дите ни к какой заразе не приучено, оттого ж его любая хворь с ног сбивает споро. Удумал же ж! То бережите, то не бережите!